Исходя из приведенного выше и проецируя это на крымские реалии, найдем ли хоть какое-то проявление религиозного экстремизма? Конечно, субъективно, можно приписывать к любой ситуации достаточно заметить в толпе протестующих некий религиозный атрибут, так сразу разводить полемику о присутствии религиозного экстремизма. Но все-таки? Есть ли хоть малейшие предпосылки?
Отслеживая периодику с момента начала возвращения в Крым по сей день можно заметить тенденции к уменьшению привязывания понятия к крымским реалиям. Можно заметить попытку дать объективную оценку этих тенденций. Как и можно заметить, что попытка сделать сенсацию на этой теме или PR-ход выглядят нелепыми и глупыми.
Не секрет что каждый житель региона желает, прежде всего, спокойствия в своем доме, стабильности. Любой информационный всплеск выводит человека из состояния стабильности, вызывает в нем беспокойство и желание любым способом возвращения к утерянной стабильности. Новая реальность, которая досталась от атеистического прошлого, выглядит достаточно шероховато. Становление общества и неизбежные трения и притирка всех шероховатостей открыло перед обществом явления, о которых оно имело информацию из разных источников, но не сталкивалось в жизни. Имея заложенный в сознание стереотип, новое сначала воспринималось крайне негативно. Заинтересованные в сохранении такого восприятия в своих корыстных целях, старались сохранить это стереотипное мышление. Однако здравый смысл таки взял верх над всеми попытками такого рода манипуляциями.
В попытках отследить проявления религиозного экстремизма многими аналитиками делается не совсем корректная аналогия с конфликтными регионами, как например Андрей Кириллов (Крымский Независимый центр политических исследователей и журналистов) в 2008 году в своей аналитической статье пишет: «Общее мнение экспертов по вопросу о радикальности крымских салафитов и Хизб ут-Тахрир сводится к признанию их конфликтного потенциала в степени, превышающей общую, в целом весьма толерантную позицию большинства крымских мусульман, однако радикализм крымских мусульман-модернистов пока еще очень далек от экстремизма в его яркой ближневосточной или северокавказской форме». Такая оценка неверная в том смысле, что экспертом упускается из виду причины возникновения этих конфликтов. Например, северокавказский конфликт, по большому счету, берет корни из времени распада СССР и попытки образовать независимые государства на Кавказе в череде образования независимых государств на постсоветском пространстве. Действительно, религиозную составляющую здесь следует рассматривать как следствие, но не как причину. В тоже время, эксперт делает акцент на тот факт что: «Важным моментом является то, что религиозная составляющая, будь то ислам как таковой или ислам салафитов является лишь дополнительной, добавочной легитимацией активных мобилизационных действий крымских татар в ситуациях, субъективно оцененных ими как враждебные». В целом, взгляд на ситуацию в 2008 году и прогноз на будущее достаточно объективен, за исключением моментов, где указывается цель «нетрадиционно» верующих как то, что это борьба с ДУМК. Такая оценка породила сегодняшнюю ситуацию неверного представления о том, что внутри крымскотатарской среды существует противостояние на религиозной почве.
Говоря о ситуации в Крыму можно сказать, что на самом деле пик спекуляций на теме религиозного экстремизма пришелся на период выборов. С приходом новой власти обсуждения темы стали заметно исчезать, что говорит об искусственном нагнетании противоречий. В Крыму прошел ряд исламских конференций. Примечательно, что темой на одной из них был обсуждаемый нами вопрос. Участвовавшие после этой конференции в «круглом столе» эксперты единодушно отметили отсутствие предпосылок и исключили проявление проблем, связанных с Исламом.
В одной из передач Евгения Киселева на теле канале «Интер». Когда обсуждалась возможность событий аналогичных тем, что произошли в «Домодедово», эксперт Алексей Малашенко (Московский центр Корнеги) отметил существенную деталь в недопущении проявлений всякого рода конфликтов в практике открытого диалога. Он сказал, что исключение диалога ведет к тому, что тот, кто, будучи ущемленным, не будет услышан, начнет применять в качестве аргумента иной довод. Это повлечет за собой последствия крайне трудно разрешимые. И указал, что такого рода диалог, когда он был возможен на Северном Кавказе, был проигнорирован.
По большому счету, на самом деле тема религиозного экстремизма должна обсуждаться экспертами, но, ни в коем случае не политиками. Ибо когда в дело вмешиваются политики, то ситуации начинают доводиться до критических. И следует остерегаться спрашивать у них мнения, потому что далекая от объективности сугубо популистская позиция все равно кроме как эмоционального возбуждения слушателя не вызовет.
В этой связи хочется отметить взвешенный подход киевского эксперта Игоря Семиволоса: «…мы живем в глобализированном мире, где существует конкуренция идей, и никоим образом мы не сможем или отделиться или запретить идею. Лучший способ обезопасить себя от проявлений радикализма и экстремизма - это не запрещать, а предотвращать возникновение причин, порождающих радикализм и экстремизм».
Однозначно, процессы становления и определения кто есть кто в Крыму подошли к стадии открытого диалога. Ощутимы понимание проблемы и во власти, когда она демонстрирует устранение противоречий, которые могли бы повлечь за собой обострения. Это видно и по решению вопроса Соборной мечети, и по намеченным тенденциям положительного решения в пользу мусульманок вопроса фотографирования на паспорт в химаре. Да и в самой среде крымцев сформировалось четкое осознание того что только посредством диалога можно решить вопросы как внутри народа так и в Крыму в целом. Именно диалог действенное средство выявления кто на самом деле спекулирует на невежестве крымчан.
Энвер Кадыров